Николaй
Васильевич
Устрялов

Николая Васильевича Устрялова русские политики, привычно разместившиеся на идеологических полюсах, ненавидели при жизни, не жалуют и сегодня. Его имя, хотя именно он в тяжелейшие для многих времена нравственных колебаний после октябрьской революции («покраснеть» и работать на Советы или податься в эмиграцию?) сумел объяснить, вроде бы, очевидную мысль: власть меняется, а Россия остается. Не нужно служить ни красным, ни белым, надо служить России.

При всем своем неприятии большевистской революции Николай Устрялов, ничуть не сомневаясь, как многие ее сегодняшние критики, называл революцию «великой» и «национальной». Так же, как никогда не сомневался в том, какую огромную подготовительную работу для прихода к власти большевиков, не желая того, провела русская интеллигенция.

Николай Устрялов (газета «Новости жизни» от 1920 г.): «Какое глубочайшее недоразумение — считать русскую революцию не национальной! Это могут утверждать лишь те, кто закрывает глаза на всю русскую историю, и в частности на историю нашей общественной и политической мысли. Разве не началась она, революция наша, и не развивалась через типичнейший русский бунт, «бессмысленный и беспощадный» с первого взгляда, но всегда таящий в себе какие-то нравственные глубины, какую-то своеобразную «правду»? Затем, разве в ней нет причудливо преломленного и осложненного духа славянофильства? Разве в ней мало от Белинского? От чаадаевского пессимизма? … От герценовского революционного романтизма («мы опередили Европу, потому что отстали от нее»)? А писаревский утилитаризм? А Чернышевский? … Наконец, разве в ней на каждом шагу не чувствуется Достоевский, достоевщина?.. А марксизм 90-х годов, руководимый теми, кого мы считаем теперь носителями подлинной русской идеи, — Булгаковым, Бердяевым, Струве? А Горький? … Я мог бы органическую связь каждого из крупных русских интеллигентских течений прошлого и нынешнего века с духом великой русской революции подтвердить документально»

Идеи Устрялова рассыпаны по различным публикациям. Бóльшая их часть появилась в Харбине, куда он эмигрировал после разгрома Колчака, а потом даже в «Правде» и «Известиях», когда бывший колчаковец вернулся на родину. (Кстати, много ли вы знаете примеров, чтобы большевистская «Правда» публиковала статьи бывших колчаковцев?) Если до революции Николай Устрялов во многом находился под влиянием идей, высказанных авторами знаменитого сборника «Вехи», то после революции он издает со своими сторонниками в Париже новый журнал, который символично называет «Смена вех». Ядовитые стрелы летели в «сменовеховцев» и нового Нострадамуса как со стороны красных, так и со стороны непримиримой белой эмиграции. Устрялов к этому беспощадному перекрестному огню относился философски и на критику реагировал спокойно, отвечая: «Мы научились отличать отечество от большевистского «превосходительства», как вместе с первым поколением «веховцев» отличали его от царского».

Те же, кто понимал Устрялова, верно подмечали, что он принял не большевиков, а реальность и искал для своей страны выход из того безумного хаоса, в который погрузилась в революционные годы и годы Гражданской войны Россия.

Многие критики Устрялова упрекали его в наивности, предупреждая, что он сует голову в пасть льва. Это была не наивность. Возвращаясь на родину из эмиграции, Устрялов прекрасно отдавал себе отчет в степени риска, но считал своим долгом вернуться, если сможет принести России хоть какую-то пользу. В 1923 году Устрялов пишет: «Революция есть… великое несчастье, а социалистическое правительство в России — правительство немножко (или даже достаточно) помешанных». Просто и с «помешанными», ради России, — заключал Устрялов, — надо работать.

Сами «больные», то есть руководство большевиков, относились к Устрялову, конечно, с ненавистью, однако долго терпели, считая публициста своего рода мостиком к русской эмиграции. Логику выгодности использования для советского государства специалистов из числа «бывших» они - как временное и вынужденное явление - принимали. Но невероятно раздражала меткость, с которой Устрялов в своих статьях подмечал все признаки перерождения советской власти. Сами вожди многое предпочитали не замечать, а тут какой-то бывший колчаковец… Между тем, чем дальше партия уходила от Октября, тем дальше она уходила и от своих былых лозунгов, обещаний, от самой марксистской теории, от ленинизма, от социальной справедливости, от интернационализма. Как однажды с иронией заметил Устрялов, «железные рыцари революции» просто тонули в калужском тесте»

Ленин на XI съезде партии назвал Устрялова откровенным и умным «классовым врагом», а Каменев четырьмя годами позже — «самым проницательным врагом диктатуры пролетариата». И, тем не менее, Устрялова терпели довольно долго — этот Нострадамус нередко видел куда дальше большевистского политбюро. Более того, как считают некоторые исследователи, немало решений Сталина появилось после прочтения им работ Устрялова. Так что какое-то время Николай Устрялов, не подозревая того, был своего рода советником генсека «на общественных началах».

К 1937 году Нострадамус Иосифа Виссарионовича уже окончательно «достал» и тот отдал приказ от Устрялова избавиться. Николай Васильевич был арестован по обвинению в связях с японской разведкой и маршалом Тухачевским. Бред, конечно, но в ту пору о мотивах ареста не очень задумывались. 14 сентября Нострадамуса расстреляли.

Устрялов был классическим «эволюционером». Подталкивать время вперед, как когда-то рекомендовал народовольцам революционер-террорист Андрей Желябов, по мнению Устрялова, было опасно и бессмысленно. Время – не телега, застрявшая в луже. Его ни вперед не сдвинуть, ни затормозить. А вот работать на свое Отечество: строить, лечить, учить — надо обязательно. Потому что власть меняется, а Россия остается.