"В довоенные годы и во времена советской власти Норвилишкес стоял на пересечении крупных дорог из Новогрудка в Вильнюс. Размеренная жизнь жителей резко изменилась после того, как в 1996 году за оградой погоста возвели забор, провели государственную границу между Литвой и Беларусью, установили пограничные столбы. Увидеть родственников из деревни Пецкуны, которая осталась на белорусской территории, можно теперь только через сетку забора".

Сегодня в округе проживает лишь шесть человек — пожилых пенсионеров. С их уходом в мир иной Норвилишкес превратится в призрак с замком-крепостью на холме.

"Там похоронены моя мать, мать моего мужа, другая родня... Просто несправедливо — костел строили 11 белорусских деревень и 6 литовских, мой дед дал четыре коровы на костел, но достался он Литве.
Я родилась в самом конце деревни, последний дом — мой, там прямо по надворку проходит граница, но кто мне запретит ходить в свой дом? Мои сестры, живущие в Литве, когда приезжают в костел и на кладбище, звонят мне по телефону — подойди к забору. Я подойду, мы поговорим, поплачем о своем, они уезжают".

"Раньше нашу деревню "Китайщиной" называли, потому что самая большая в округе была, человек 200 тут жило, 70 коров было на все Пецкуны. А сейчас 28 человек в деревне, даже магазин закрыли, автолавка к нам приезжает с продуктами.
Раньше мы в Литву ходили в магазин, там больше выбор был — колбасы, рыба, шоколад всякий. В Вильнюс ездили за мясом, за одеждой, за колготками, потому что автобус два раза в день шел к ним и два раза — обратно. Многие устроились на работу в Вильнюс, туда ближе и удобнее было ездить, чем в Минск или Оршу. А как границу проложили — люди и работу потеряли, и семьи у некоторых там остались".

"И ничего им не делается, видите, как новенькие, только что пожелтели немного, но это дело такое, повисят на солнце, выгорят, станут белее, а то и в порошке замочу", — говорит рукодельница.

"Мы сами в молодости и рушники ткали, и кружева делали, и вышивали. Зимой, когда работы нет, собирались вместе, лен чесали, нитки делали, на кроснах ткали, кружева плели. Хорошее было время — печь затопим, песни поем, сказки рассказываем. Ткацкие станки для льна тоже сами мастерили, наши мужчины на все руки мастера были. Да и где еще было взять такую технику тогда?" — рассказывает Алина.

"Жизнь хорошая, хоть и пенсия маленькая. Только вот нас обидели, костел забрали. Мы уже и президенту писали, и руководителю пограничников, толку никакого.
При советской власти я жил в Вильнюсе. Когда заболел, жена меня бросила, сейчас у нее уже третий муж. Я вернулся на родину, к маме. Семь лет лежала она парализованная, я ухаживал за ней, а четыре года назад мама умерла. Я хотел схоронить ее рядом с родными на той стороне, но где уж там — столько бумажек, столько километров ехать нужно! Пришлось тут, в соседней деревне Трабы хоронить.
Живу один, получаю пенсию по инвалидности и помощь какую-никакую, то от Красного креста, то от Фонда мира, наши дров на зиму дадут, летом — яблоки, ягоды, грибов море в этом году. Живы будем, любоньки мои!"

"Отец мой был единоличником и не хотел отдавать землю и лес колхозу, но его заставили. Лес отца был чуть ближе к Беларуси, вот он с мамой и переселился туда. А в костел ходили в Норвилишкес, и все было хорошо. Меня в этом костеле крестил ксендз Антоний Замара, я здесь принимала и первую комунию.
Затем я вышла замуж и уехала в Шальчининкай. А когда здесь поставили этот забор вдоль границы, то мы с родителями оказались в разных странах. Через несколько лет я устала ездить к ним в гости с визой, и забрала родителей к себе, в Литву. Теперь с мамой приезжаем часто и в костел, и на кладбище", — рассказывает Леонарда.